А нет ли у кого-нибудь книги старого друга и коллеги Даррелла по зоопарку Jeremy Mallinson "The Touch of Durrell: A Passion for Animals" (2009) в PDF? Если нет, придется на Амазоне заказывать. Книга должна быть интересной, поскольку другие книги Маллинсона очень неплохи: Jeremy Mallinson "Okavango Adventure: In Search of Animals in Southern Africa" (1973) Jeremy Mallinson "Earning Your Living with Animals" (1975) Jeremy Mallinson "Travels in Search of Endangered Species" (1989) Jeremy Mallinson "The Facts About a Zoo: Featuring the Jersey Wildlife Preservation Trust" (1980)
2594. Glen
Sat 14.Jul.2012 20:47:17
Эхэхэх... Самые трогательные рассказы всегда о животных. В этом Дареллу нет равных. Сейчас, когда каждый может скачать книги Дарелла, я думаю, его еще не скоро забудут....
Ребята, Админ, простите, но http://www.homezoo.biz/t857-topic#8342 Я буду там летом и готов быть вашим гидом!
От Админа: Поскольку форум homezoo приказал долго жить, то оставлю здесь из архива
2588. Лори
Thu 19.Apr.2012 23:47:13
Вот худо-бедно перевод Пролога до конца:
Возвратившись в Британию в 1970 году, мы переехали Саутуарк (район на юге Лондона). Процесс расстановки книг по высоким полкам подтолкнул меня вновь взглянуть на Дарреллов, когда я находился на полпути к верхней точке стремянки и втискивал классиков в их новое пристанище. Не без удовольствия я обнаружил, что уже подзабыл о том, что дыхание Джерри присутствует буквально в каждом предложении. Стоило только раскрыть книгу в любом месте, чтобы услышать его голос. Этот голос часто был назойливо преувеличенным. Иногда было похоже, что брошен вызов вере. Но нравится вам это или нет, он тотчас оказывался в комнате вместе с вами. Доверительность человека, пишущего их, делала все книги Даррелла такими непосредственными. На этой стремянке он снова застал меня врасплох тем, что был обезоруживающе мил. Я желал, чтобы он появился здесь, в этой комнате, заполненной беспорядочным скоплением книг, на Borough High Street. И он был здесь. Он был открытым и бесхитростным. Он был забавным. Было легко представить себя на его месте, устраивал ли он, будучи ребёнком, пикники в оливковых рощах на Корфу; бежал ли из Манчестера; убеждал ли власти позволить ему основать зоопарк на Джерси; или был укушен змеёй в Бафуте. Его великим даром было заполнять собою страницу целиком, но без навязчивости. Он отвергал запрещения. Описывая что-то пугающее до трагичности, он в тот же момент обнаруживал, насколько комично это было. Он взрывался безрассудством, смеялся над претенциозностью, передразнивал невежество, подшучивал над заблуждением, и постоянно настаивал на том, что в жизни нет никакого смысла, если не смеяться над ней, а быть ужасно серьёзным – это пустая трата времени. Двусмысленности Даррелла многочисленны. Его внутренние противоречия были чистым удовольствием для его друзей, и в то же время поводом для их беспокойства. Они были также пиршеством для психоаналитиков, которых он всегда тщательно избегал. Я бездельничал в нашем новом пристанище в Саутуарке, мечтая о том, что я мог бы сочинить историю, подобно Джерри. Я уже давно не видел своего старого друга, но к тому времени я узнал (главным образом, из знакомства с ним), что жизненные пути друзей не обязательно должны часто пересекаться, что дружба может черпать силу и из расставаний. Так или иначе, судьба или случай решили, что наши параллельные прямые пересекутся. В течение года, даже прежде, чем мы привели в порядок наши дела в Лондоне, мы с женой поддались очарованию удалённого полуразрушенного домика в южной Франции в 12 милях от того дома, где мы впервые встретились с Ларри в 1961 г. Джерри вступил во владение домом. Он был нашим соседом. Джерри воздерживался от комментариев по поводу наших попыток основать самоокупающуюся общину, состоящую из двоих, в этой восхитительной долине, которую двадцатый век оставил далеко позади. Он слегка поднимал брови, когда я рассказывал ему, что мы привезли пару англо-нубийских коз в вагоне для лошадей по вывозной лицензии из какой-то местности близ Тонтона (г. на юго-западе Великобритании). Когда я упомянул о первоклассном ослике из породы, выведенной в Сассексе, которого мы ввезли через Ньюхейвен/Дьепп, он благоразумно промолчал, возможно, потому что ослик не относился к вымирающим видам. Он приветствовал наши планы выращивать кабачки до тех пор, пока не узнал, что у нас выросло их 5 тысяч, но никакого рынка сбыта для них нет. Наши вишни созревали только тогда, когда их был уже всюду переизбыток. Он не особо задумывался о вине, которое мы сделали в наш первый год, не задумывался и дальше, когда мы продолжали собирать урожай с виноградника, высаженного ещё перед Первой мировой войной. Даже консервативные местные жители и деревенские простаки рекомендовали производить пересадки. Когда он наслаждался нашим козьим сыром, то считал, что с нашей психикой что-то не так, раз мы беспокоимся о том, чтобы самим делать этот сыр. Что было неправильным в рынке в Ниме, на котором ежедневно вы могли почти даром приобрести козий сыр, хорошее вино, кабачки и вишни? Во Франции мы провели четыре года. Все мы, приверженцы французского образа жизни, в полдень встречались в кафе за вчерашним выпуском «Телеграф», проезжали многие мили, чтобы встретиться с соседом из ближайшего департамента, проводили ночь в подновлённом поместье ещё одного соседа, пытаясь наладить постоянную жизнь, стремясь к согласию с естеством без прикрас и к упоению. Я внимательно наблюдал за Джерри в течение этих лет, когда я сам был без сомнения совершенно счастлив. Был ли счастлив он? Это имело значение для меня. Я видел, как его голубые глаза становились пустыми, если я спрашивал. У него был дар к близким отношениям без лишних вопросов и анализа; он интуитивно чувствовал, что друзья, всё узнают не спрашивая как дела – если плохо, помогут весёлой шуткой, а если хорошо, то и в этом случае всё выльется в веселье. Мне удалось ускользнуть из рая, дав ему справедливую оценку. Но что теперь было делать с самостоятельно выбранным адом? Я был совсем один в Лондоне, по иронии судьбы заключён в доме из-за одного семейства, которое как раз этим августом отдыхало у меня дома во Франции. Изо дня в день я пытался приободриться с помощью такого дурацкого новшества как покупка выше по улице копчёной рыбы к завтраку, словно четыре года в Миди были тюремным заключением. Я глубоко вдыхал пыльный воздух Камдена, северной тоскливой части Лондона, которая мне никогда не нравилась. Можно ли это было назвать свободой? Погода была жаркой и изнуряющей. Без всякой видимой причины затопило подвал, и я барахтался: к кому обращаться за помощью, как ликвидировать потоп? Но в каком-то неосознанном приступе ностальгии; я стал подумывать о более отдалённом – о том, как бы я мог написать мою собственную драму о Даррелле – если он на это согласится – и главное: меряя шагами улицы, я размышлял, почему я хочу это сделать. Поздно вечером в Хайгейте за греческой едой, вполне подходящей случаю, я понял, почему я хочу сделать это. Итак, я написал ему. Это было 22 августа 1974 года. Глядя теперь на это письмо, я сожалею о том тоне, в каком оно было написано. Но он был правомерен для того времени как для меня, так и для Джерри. Это было прошение. Из смущения я хотел бы порвать его. «Вкратце излагаю тебе то, что я имел в виду, когда беседовал с тобой на днях. Я думаю, это будет замечательная и полезная книга, которая не будет дисгармонировать с тем, что ты сделал или включать материал, который может пригодиться тебе самому – о тебе и Зоопарке, рассматриваемых в неразрывной связи, доброжелательный и информативный взгляд со стороны – и, само собой разумеется, взгляд приверженца. Книга будет содержать большой объём материала, почерпнутого из интервью окружающих тебя людей и тех, кто посещает и поддерживает Трест. Она будет предлагать вниманию твой всесторонний портрет в повседневном окружении, такой портрет, который, по совести говоря, ты был бы не способен нарисовать сам. Рано или поздно кто-нибудь возьмёт на себя труд выполнить эту работу, и я хотел бы, чтобы этот кто-то был я». Неужели я писал рекомендательное письмо самому себе? Или оттачивал своё низкопоклонство? Это было умоляющее письмо. «Я бы хотел проанализировать отношение к тебе других людей и твою работу, – продолжал я, – а также не обойти вниманием и животных - как ты их содержишь и разводишь (с точки зрения дилетанта). Иными словами, написать что-то вроде книги, которую мог бы сочинить обыкновенный посетитель зоопарка, если бы у него было время, не говоря уже о том преимуществе, которое у меня есть благодаря личному знакомству с тобой, и о той свежести, которую придаст перо новичка всему этому замыслу. Мне кажется, что такое сообщение кроме помощи в работе Джерсийского Треста охраны дикой природы, благодаря его интонации и содержанию, было бы радушно встречено твоей аудиторией как нестандартный и полный симпатии взгляд на тебя – а я, в конце концов, вижу вещи нестандартно! – кроме того, это взгляд, который, безусловно, будет под некоторым твоим контролем. С моей же собственной точки зрения, книга будет представлять собой захватывающий образчик исследования мира, о котором я ничего не знаю, но значимость которого постигаю. Что касается фактических деталей, то я могу найти себе какую-нибудь лачугу или мансарду в окрестностях, ты же меня хорошо знаешь – для реализации задуманного мне много не нужно – в самом деле, навязчивого присутствия эта работа не требует». Всё дело было в том, что я уехал из дома без денег. После пятилетнего пребывания на захолустных небесах, я уехал из южной Франции, чтобы поправить свои дела. Мне приходилось продолжать вести уединённую жизнь внештатного автора в Лондоне. Как и в отношении всех других важных обстоятельств моей жизни, мои мотивы написать Джерри, как и написать о Джерри, были смешанными. Мотив, о котором я меньше всего хотел бы говорить, был связан с попыткой впрыгнуть на подножку уходящего поезда. Я хотел ухватиться за расположение моего друга, если и не придвинуться к свету его рампы. Смягчающим фактором, если таковой можно было найти, было то, что я с нетерпением предвкушал насладиться его обществом в большом объёме. Только бы он согласился. Джеральд Даррелл жил в сорока минутах езды к югу от дома, который я оставил во Франции. Тогда примерно каждую неделю мы по очереди обедали друг у друга, и эти обеды растягивались на часы. Теперь в письмах он проявлял обострённую заинтересованность к книге о нём или просто хотел помочь; я никогда точно не знал, что из двух. Казалось, он придерживается здравого взгляда, что никакое освещение его зоопарка, его детища, не должно быть негативным. Но он не был банален. Возможно, он дразнил меня. Он подразумевал, что даже друг может чуть-чуть ему навредить. Он не боялся врагов, а только дураков. За обедом мы обменялись взглядами заговорщиков, что обещало нам новые совместные обеды. В наших взглядах без слов была выражена трезвая мысль о том, что исследование пойдёт лучше за парой стаканчиков вина. Только таким образом, молчаливо соглашались мы, творились надлежащие книги великими людьми. Наши жёны, которые обе присутствовали на этом обеде, и обе после этого недолго оставались нашими жёнами, выглядели более непосредственно. Они думали, что мы обсуждаем между собой меню. Даррелл, думаю, считал меня вполне приличным автором, который способен и на большее. Я считал его чудесным автором, который часто бывает небрежен. Его преимуществом было то, что у него всегда была тема. Теперь я мог бы позаимствовать у него мотив на мой собственный лад. Инстинкт подсказывал мне, что нужно суметь передать нечто без того, чтобы «делать стойку». Все лучшие проповеди проходили незамеченными. Сюжет был всем. В книгах Даррелла дело обычно читалось между строк. На переднем плане было приключение, на заднем – забава и веселье, и он уравнивал вино с весельем. Он успокаивал свои расшатанные нервы с помощью виски всякий раз, когда дело выглядело трудным для шоумена, который был в сущности застенчивым. Его собственное «я» было достаточно значительным, чтобы вершить дела, но это не означало, что он ими гордится или всецело доверяет себе. Джерри нуждался в друзьях. Ему требовалось быть окружённым сторонниками своего дела. Он нуждался в том, чтобы его заставляли чувствовать себя сильной в сексуальном плане личностью, и он требовал от мужской дружбы чисто физического сближения: по большей части медвежьих объятий. Его отношения с близкими друзьями походили, если не совсем на флирт, то скорее на заговор, не имеющий другой цели кроме той, чтобы объединиться вдвоём против всего остального миру и не допустить в свой союз женщин. Он был человеком, чьё физическое присутствие доминировало. Его вес рос, обхват талии увеличивался, но эти признаки потворства своим желаниям только улучшали его телосложение так же, как седина в волосах и бороде только добавляла ему юмористической притягательности. Его глаза слабой, но пронизывающей голубизны, его полный энтузиазма голос, убедительность его стиля поведения (как и сами манеры) были неотразимы. В компании Джерри мне было приятно чувствовать себя единственным в своём роде; те же чувства ощущали все его друзья, которых он приглашал в свою семью. Когда я беседовал с его сторонниками на Джерси в 1975 г., я видел, что их глаза светятся нежностью и иронией; я чувствовал, что то же самое можно прочесть и в моих глазах, когда мы говорили о нём. Несмотря на то, что мы находились в плену его очарования, мы негласно соглашались между собой, что он властен, безжалостен в остротах и поддразнивании, и – беспредельно щедр, сладко-добродушен, когда его душевное состояние пребывает в спокойствии; он всегда целиком и полностью является самим собой – тогда как мы, все остальные – просто пытаемся изо всех сил удержать вместе клочки нашей индивидуальности. Его жизнь протекала рядом с моей свыше 35 лет, и в течение этой трети века я почти всегда знал, где он и как он. Время от времени, невзирая на долгие перерывы, мысль о неуклонной настойчивости Джерри давала мне силы выправлять свою собственную жизнь, направлять её развитие сильнее, чем я обычно отваживался, быть дерзновенным. Выпивка никогда не заглушала его чувство цели, он рассматривал свои путешествия в разные страны по сбору животных как высшую форму потворства своим желаниям. Он то и дело терпел различные мелкие неудобства. Он, возможно, страдал от каких-то крупных серьёзных неудобств. Но из непредсказуемого веселья и суеты получалась книга. И шанс открывать, наблюдать, наслаждаться общением с редкими животными, нуждающимися в помощи. И отлавливание этих существ для их же блага с помощью хитроумных приспособлений. И доставка их домой в окружение обожателей, их правильное кормление и содержание, возрождение в течение недель видов, которые были близки к исчезновению. Я завидовал таким достижениям, да и ревновал. Хотел бы я знать, а что я делал такого, чтобы хотя бы отдалённо можно было сравнить по интересу и масштабности с активностью Джерри. Я знал, что я никогда не смогу написать полномасштабную биографию, детализирующую его жизнь от колыбели до современности, бережно ставя дело перед внешней эффектностью. С 50-летним главным героем, который жив, здоров, находится в самом расцвете сил и собирается ещё много чего совершит, такая книга сразу же устарела бы с любым новым сюрпризом, который завтра мог преподнести Даррелл. Поэтому я остановился на беседах, разделённых во времени месяцами, но сжатых на страницах в семь дней. В книге следовало отразить каждое событие, каждое слово должно быть произнесено. Но для краткости и усиления эффекта я по своему усмотрению наполнял эти семь дней теми вещами, которые он больше всего любил делать: устраивать вечеринки, путешествовать по Европе, где-то ещё заниматься исследованиями, бывать в Зоопарке, греться на солнышке. Такова была схема. Я полагал, что далее я смогу написать заключение, которое поспособствует должному продвижению всего дело. Либо мне нужно просто заткнуться. Я летал на Джерси несколько раз, и всякий раз оставался там на несколько дней. Ненадолго я останавливался у Дарреллов в арендуемом доме близ Граса, который они снимали назло Ларри, когда он был несговорчив относительно пресловутого дома; распри между братьями были такими же энергичными в среднем возрасте, как и в Корфуанский период времён «Моей семьи». Я виделся с Джерри во время одного его вынужденного краткого визита в Борнмут. Я летал с ним на Нормандские острова на крошечном самолёте, который, казалось, был в большей степени заправлен бренди, чем авиационным топливом. И я провёл тёплые солнечные две недели наедине с Джерри в снятой квартире в Крос-де-Кань. Наши жёны полагали, что мы там усердно работаем. Его работа заключалась в описании его собственных недавних исследованиях, моя состояла в том, чтобы изучать его. Наш распорядок дня был неизменным. Джерри рано вставал, готовил себе чай, усаживался на балконе и, поглядывая на море и небо, писал несколько страниц прежде, чем я «всплывал». «Я задаюсь вопросом, то ли ремесло ты себе избрал», – говорил он с усмешкой, быстро пролистывая свои листы разлинованной бумаги. На его лице была самодовольная улыбка, пока я не говорил ему, как много слов я надиктовал своей машине прошлой ночью после того, как он рано лёг спать. В остальную часть дня мы вели себя как профессионалы в равной степени. Мы совершали прогулки неподалёку от нашей квартиры, пили причудливого вкуса божоле, разлитое в бидоны («Оно такое отвратительное, что так и пить бросишь», – говорил он, забывая, что снял пробу уже с четырёх), пока я задавал ему вопросы и делал записи. Всё это было просто прелюдией к обеду. Обычно мы проходили десяток шагов по улице к ресторану с большой затенённой террасой, с длинным замысловатым меню и никакого вина в бидонах. Французский полдень пленял нас своей неумолимой ленивой хваткой. У нас был уговор за обедом не говорить о делах, то есть о Нём. Смакуя какой-нибудь деликатес, мы позволяли нашим мыслям праздно скитаться в поисках острот или обсуждали не самые неотложные планы, например, куда пойти вечером. У нас была машина, взятая напрокат, которую я водил. Сельская местность за Канем являла нашему взору деревни на склонах холмов; мимозу (или растение-яичница (scrambled-egg plant) как мы её называли) в полном цвету; длинные, источающие ароматы парники, засаженные гвоздикой; проблески акватории Средиземного моря под разными углами с возвышенностей всех сортов. Мы имели привычку останавливаться, чтобы выпить пива в понравившемся нам месте или при необходимости по малой нужде. Однажды во второй половине дня в одной из таких поездок мы остановились в лесочке, по большей части тёмном, но с ярко освещёнными послеполуденным солнцем отдельными участками. Мы стояли, вдыхая смолистый запах. Это всколыхнуло в Дарреле какой-то необычный душевный порыв, педагогический что ли. Застёгивая на молнию ширинку и удовлетворённо крякнув, он нагнулся наугад и осторожно поднял небольшой камень с земли, из напластований мха и полусгнивших листьев, которые составляли подстилку на этом не очень-то приметном участке придорожной природы. Перевернув его, он бросил взгляд на его нижнюю сторону и сказал рассудительным тоном, являвшимся составной частью его чувства юмора: «Взгляни-ка на это!» Я вглядывался, поначалу ничего не видя, по крайней мере, ничего особенного, пока без дополнительной подсказки мои глаза не начали замечать то, что его взгляд профессионально предвосхитил на обратной стороне камня: сообщество, множество сообществ, перенаселённый участок с крошечными углублениями, занятыми одним из видов насекомых; все оказались охвачены внезапной совершеннейшей паникой. «Наша ошибка, – сухо, но с достоинством сказал Даррелл, вертя в руках весь этот мир, – думать, что мы никоим образом не связаны с другими существами». Я прилетел назад в Лондон, разобрал мои записи, расшифровал интервью, полагая, что мне вовсе не надо было затевать это дело, сделал глубокий вдох и нарисовал портрет Даррелла на 297 страницах. На это ушло несколько месяцев. С помощью старой как мир копировальной бумаги я сделал на пишущей машинке четыре копии с постепенно убывающей чёткостью изображения. 20 лет назад людям было недоступно фотокопирование, если только они не были связаны с издательской деятельностью. Одну копию получил издатель. Филипп Циглер (Philip Ziegler) давно оставил издательскую деятельность, чтобы самому писать биографии. Агент получил одну копию. Питер Гроуз (Peter Grose) покинул Лондон, преследуя свои собственные цели. Одну копию я оставил себе, и одну торжественно вручил Дарреллу. На мгновение воцарилась тишина. Мы встречались на многолюдном приёме. «Ты не в ударе, дружище», – сказал он, тут же сменив тему разговора. Была хорошая причина того, что книга не была хороша. Я использовал её, чтобы встать на ноги в Англии после того, как я слишком долго жил во Франции. Наконец-то я собрался сделать что-то полезное, приспособить себя к настоящему делу. И всё же книге не хватало определённости. Она была написана в пору вальяжной весны, когда я только что встретил кое-кого нового в моей жизни. Было трудно сфокусироваться на страстном стремлении Джеральда Даррелла улучшить мир, который, по моим понятиям, в улучшении не нуждался. Моя жизнь – вот что было неправильным в моей книге. Мой личный кризис среднего возраста не был единственным в своём роде. К тому времени, когда мой текст был завершён, супружеская жизнь Даррелла дала сильную трещину. Говорили, что Джеки Даррелл в Австралии, тогда как сам Джерри вернулся в зоопарк на Джерси. Друзья, которых мы знали как пары во Франции, теперь жили где-то поодиночке. Эмигрантское общество на окраине Прованса лежало в руинах подобно тем деревням, в которых мы жили. Все эти примеры распада влияли на восприятие моего текста, который замышлялся как исследование, хотя и не житие святого, но образчик упорной борьбы человека за некий идеал с помощью спокойной и верной супруги. Хотя дело было не в самой книге, она натолкнулась на похоронный звон ложного пафоса. Я отложил книгу. Я спрятался от неё. Я уехал из Пимлико в Нью-Йорк. Около года я преподавал на Среднем Западе, затем на самом юге в Тускалусе, Алабама. Прошло два года – в памяти остались беспрестанные авиаперелёты – затем ещё пара лет. Я мало писал. Атлантика стала ассоциироваться для меня со звоном в ушах, с неизменным стаканом в руке. Америка с высоты птичьего полёта стала казаться мне окраиной чего-то, о чём я ещё не писал. Здесь вдали от дома я был в разобранном состоянии. Из окна квартиры моей возлюбленной на восьмом этаже Центральный Парк был похож на урбанизированную пародию рая, который я оставил во Франции. До меня стали доходить слухи о Ли, молодом биологе, которую встретил Даррелл, за которой ухаживал и страстно хотел жениться. Она ему отказала. На пике своего ухаживания он проводил часы в уединённом индийском почтовом отделении, сочиняя – или скорее упрашивая клерков отправить – телеграмму на нескольких страницах, и все в одно предложение. Он полагал, что это шедевр обольщения на расстоянии. По-видимому, это сработало. Так или иначе, эта история имела продолжение. Обрывки сведений о его успехе у Ли, его изумление по поводу того, что он наконец-то нашёл партнёршу с академической квалификацией, и вдруг подобно разорвавшейся бомбе опущенное в почтовый ящик в Манхэттене приглашение на их свадьбу в Мемфис, Теннесси, которая по неофициальному протоколу, как я узнал из телефонного разговора, должна была продлиться пять дней. Даже для Даррелла это казалось чересчур. Но так же казалось и вполне на него похоже. Это было настолько изысканно счастливое празднование свадьбы, что я мало что помню, разве что газон, на котором проходил приём, с пружинящим дёрном, весь в дикой клубнике, цветущей и плодоносящей. Казалось, что Ли и Джерри были созданы друг для друга, но эту историю расскажут другие. Вместе за два десятилетия они достигли чудес в обращении всё большего и большего числа народов, не говоря уже об отдельных личностях, к более определённому осознанию необходимости сохранения дикой природы. В полном согласии они распространяли своё слово. Через несколько месяцев после того, как в январе 1995 г. Даррелл умер, вскоре после своего 70-летия, я пил вино в нашем саду в Кеннингтоне вместе с официальным биографом Джерри, которого определила (утвердила) Ли. «А что случилось, – внезапно спросил Дуглас Боттинг, – с той книгой, которую вы уже давно написали о Джеральде Даррелле?» Я задумался на мгновение. Я ни в коем случае не забыл о ней. На самом деле она была словно болячкой в моём подсознании, которая уже к этому времени покрылась коростой. «Я попытаюсь откопать её», – сказал я, желая знать, где она в самом деле и захочу ли я вновь взглянуть на неё. Она ассоциировалась с непростой полосой в моей жизни, да и для Джерри это был не лучший период времени. «Если я что-нибудь использую из неё», – любезно сказал Боттинг, – я дам вам полное подтверждение (выражу полную признательность), конечно». Моей первой мыслью, мыслью собрата по перу, было помочь Дугласу. Моей второй мыслью, также мыслью собрата по перу, было не делать этого. «Она, должно быть, у нас дома в Уэльсе», – сказал я. Мне очень не хотелось передавать другому оригинальный материал, даже на благие цели. «Но на самом деле, я совершенно не помню». Мне хотелось отсрочить нахождение рукописи – не то чтобы остановить его, но как бы урезать неограниченное использование им рукописи. Я подлил нам ещё вина. Но на душе у меня становилось всё неспокойнее. Вопрос морали, который я сам себе создал буквально буравил меня. Затем я задал себе спасительный вопрос: а что бы сказал Джерри? Он посчитал бы меня болваном по нескольким причинам: из-за замалчивания истории, которой я сам хотел поделиться с единомышленниками; из-за отказа от шанса сказать то, что я хотел, о том, кем я восхищался; но больше всего из-за того, что я позволю своему начинанию уйти в песок. Его жизнь была построена на сборе средств и самосубсидировании; у него был принцип выжимать столько средств, сколько возможно из тех, кто их имел; деньги не имели никакого значения, до тех пор, пока у вас не возникала в них нужда. Я не помнил о своей книге. На несколько недель я отложил свою поездку в Уэльс на том эгоистичном основании, что, как я думал, я произвожу поиски исключительно для Боттинга. Он встречался с Джерри только один раз. А мы с Джерри были друзьями с того времени, когда нам было только за двадцать. Во мне зарождалась защитная реакция: а каковы мои собственные интересы? А интересы Джерри? Перспектива отыскания какой-то части моего прошлого, изложенного на бумаге, по всей видимости, пугала меня. Но почему бы и не попробовать? Поиски пропавшей рукописи затем стали ощущаться как расследование. Поиски приобрели черты обычной экспедиции Джерри, но в менее экзотическом варианте. Я отправлялся в Уэльс, чтобы попытаться ухватить кипу страниц, на которых – я верил в это – содержался секрет моего предмета исследований. В этих забытых абзацах, возможно, мне удалось «схватить» его. Теперь они выступали в качестве видов, которым грозит уничтожение. Их эксцентричность не беспокоила меня. Фактически эта идея ввергала меня в состояние ожидания, в котором, вероятно, и совершал свои путешествия сам Даррелл – в состояние ощутимой надежды найти что-то неповторимое, недостающее звено. Итак, я сел в автомобиль в приподнятом настроении, решив во что бы то ни стало отыскать эти страницы. Джерри наверняка понял бы моё упрямство, хотя и счёл бы его забавным. Если ты потерял несколько страниц, сказал бы он, просто напиши их заново, возможно, они будут ещё лучше. Но то были страницы двадцатилетней давности, доисторические страницы, исчезнувшие, как динозавры. Они принадлежали тому времени. Они были невосстановимы, даже если и не были хороши. Наши владения в Уэльсе, где, как я был почти уверен, и запрятаны рукописи, были на краю света. Сарай, в котором я мог бы найти эти страницы, был на значительном отдалении. Ни секунды не сомневаясь больше в том, что поиски не напрасны, и имея всего один или два свободных дня, чтобы разыскать работу, я отправился из Лондона на юго-запад. Как всегда я чувствовал, что дорога ведёт не куда-нибудь, а именно туда, куда нужно. Я думал о том, что мне нравится, и Джерри понравилась бы, идея этой книги с открытым концом; лишённая какого бы то ни было заключения; оставляющая читателя поразмышлять не только о Джерри, его характере, его заботах, но и о моих собственных чувствах, острых и непостижимых по сей день. В Уэльсе, у себя на сеновале, не посещаемом уже больше полугода, стоял запах просмолённых брёвен и приятной сырости. Столешница была запачкана сухим птичьим помётом. Лежавшая на полу мёртвая птичка зарянка высохла почти до невесомости. Рядом, как надгробные памятники потаканию собственным слабостям, стояла пара пустых винных бутылок с этикетками, которые не пробудили во мне воспоминаний о выпитом содержимом. Но что действительно представляло печальное зрелище, и о чём я уже подзабыл, были сваленные в беспорядке кипы бумаг в картонных коробках и мусорные мешки, нагромождённые один на другой в углу сеновала, занимавшие добрую четверть его до самого верха. Это твоя жизнь, подумал я, и холодок пробежал по моей спине: свидетельства впустую растраченной юности, сомнительной зрелости, возраста крушения надежд. Почему, ради всего святого, я не выбросил всё это, когда двигался дальше? Он мог бы показаться унылым, этот беспорядок, но в нём могла скрываться и удача для всех, кого я знал. Я смирился с предстоящими долгими поисками. Во всём этом хаосе, таком смехотворно далёком, чтобы можно было спасти его, я признавал только Джерри как единственный стоящий пункт. Там были мои мемуары, обросшие гниющим мусором, пропадающие. Об остальном лучше смолчать. Затем я нашёл рукопись. Я начал читать. На первой странице я непроизвольно улыбнулся; и Джерри вернулся. Работа над текстом заставила меня понять, что даже отбрасывая всякие сентиментальности, Джерри мёртв только в тривиальном смысле. Вот он здесь, сильно урезанный, укороченный на треть, в шуршании страниц. Я поймал себя на том, что я слышу не свои страницы, а то, что он имеет сказать. Его голос жив. Это не эмоциональная иллюзорность; а, если и так, то не в этом дело. Я бы скорее видел в этом соумышленное действо армии его читателей, молодых и старых, от поколения к поколению сохраняющих ему верность, которые всегда будут думать о непосредственном присутствии Джерри; и если каждодневно дела с окружающей средой и не улучшаются, то он сделал всё от него зависящее для её сохранения, и его полагают горячо любимым первопроходцем.
2587. Ю
Wed 04.Apr.2012 21:09:52
Лори Спасибо, огромное!!! Терпеливо ждём
2586. Лори
Wed 04.Apr.2012 00:12:56
Ю На данный момент Пролог Хьюза практически переведён до конца. Но сейчас у меня цейтнот. Через недельку постараюсь вернуться к нему, подправить кое-что, тогда выложу.
Вот, нашел место второй стоянки Даррелла во время первого посещения Камеруна. Бакеб (в книге Бакебе, Bakebe): 5°33'31.71"С; 9°33'37.37"В. На западе от Бакеб - гора Нда-Али и еще западнее населенный пункт Фэншан(в книге Финешанг, Faintschang), куда Даррелл ездил на встречу с шаманом.
Как бы было здорово в какое-нибудь новое издание произведений Даррелла добавить такие спутниковые снимки.
Спасибо Гостю за подсказку. С удовольствием посмотрел на эти места. Есть несколько фотографий вокруг Мамфе. Заметны большие участки с эрозией почвы, через Эшоби проходит автомобильная дорога. Очевидно, что поселок разросся, вокруг очень большое пространство с лоскутным рельефом, видимо поля или банановые плантации. Но на север, запад и восток все еще остались огромные просторы лесов. Интересно, наверняка, кто-то из жителей Эшоби еще помнит как мальчишкой собирал для Даррелла кузнечиков и хамелионов.
2582. Владимир
Украина, Макеевка
Mon 02.Apr.2012 01:17:43
Да, всё это было бы интересно, если бы не дата публикации.
Тута мы. 
